Ящик Пандоры  - Бернард Вербер

– Значит, ты не согласен с мнением Шу и собрания шестидесяти четырех мудрецов?

– Я думаю, что для меня система «ничего, не беда» кончилась со встречи с тобой. Ты сообщил о надвигающемся ужасе. Пришло время тревоги.

– Что это меняет, если шестьдесят четыре мудреца, веря тебе, ничего не желают предпринимать?

– Они дают советы с высоты своего опыта и умудренности, поэтому другие им следуют. Если они отказываются учесть твое предостережение, то вряд ли кто-нибудь поможет мне в строительстве спасительного судна.

Рене впервые видит стайку детей не старше 10 лет. Они играют в активные игры без всякого присмотра взрослых.

– Надо поторопиться со строительством. Потоп может произойти в любой момент.

– Порой страх необходим. То, что всегда было нашей силой, в данном случае превращается в слабость.

– Наверное, пришло время вернуться к первобытным инстинктам.

– Нельзя так быстро изменить наклонности целого народа. Чтобы бояться сил природы, надо верить, что порой она может быть нам враждебна. Мы же воспринимаем океан, землю, животных, растения только как дружественные.

Геб гладит подошедшую к нему кошку.

– Надо что-то предпринять! – не унимается Рене. – То, что я здесь оказался, не случайность.

– Я согласен с этим, Рене.

– Я непоколебимо уверен в способности одного человека изменить ход истории. Сейчас этот человек – ты, а я тебе помогу. Не забывай, что ты выбрал меня, потому что захотел познакомиться с той твоей будущей инкарнацией, которая больше всего повлияла на историю твоих современников.

– Я того же мнения. Раз ты подсказываешь мне способ спасения памяти о моей цивилизации, то мне, наверное, надо к тебе прислушаться. В конце концов, желая встретить самое влиятельное из своих воплощений, я хотел научиться у него влиянию на мою эпоху.

Учитель истории потрясен зрелищем города доантичной эпохи. Его восхищают одежды и замысловатые прически женщин. Больше всего его привлекает природное благородство их безмятежных лиц.

Все эти люди выглядят такими спокойными, такими счастливыми. Это мир, не ведающий страха. Кажется, они озабочены одним – утонченностью удовольствия от жизни.

– Ты убедил меня, что нужно строить большой корабль. Я поговорил с человеком, лучше всех разбирающимся в морских судах.

– Он кораблестроитель?

– Это женщина по имени Нут. Я спросил ее, как построить самый большой корабль, где поместилось бы максимальное количество людей. Она объяснила, что в наш обычный челн не вмещается больше двух человек и что вообще он недолго продержится на воде.

– Какие они, ваши лодки?

– Это круглые деревянные плоскодонки.

– Как же они движутся?

– Их влекут дельфины. Когда кто-то хочет плыть в океане, он садится в такую, как ты говоришь, лодку, подзывает способом телепатии дельфинов, бросает в воду веревки, дельфины просовывают морды в петли и тянут. Но дельфины нам не служат, для них это просто развлечение, у них своя жизнь. Точно так же если бы дельфин попросил нас покатать его по суше, мы бы позабавились этим несколько минут, но быстро устали бы.

– Вы не пользуетесь парусами?

– Я даже не знаю, что это такое.

– Как же вы ходите далеко в море?

– Далеко? А зачем? Это опасно. Большие волны всегда опрокидывают наши челны. Вернуться потом вплавь бывает сложно, если не приходят на помощь дельфины.

– Невероятно: такие развитые искусства – и такие слабые технологии. Ни киля, ни руля, ни весел?

Атлант отрицательно мотает головой.

Это потому, что они не едят рыбу, и рыбная ловля им ни к чему. Покидать свой остров и открывать новые острова и континенты им без надобности, поэтому им не нужно совершенствовать свои утлые лодчонки.

– Если вы хотите пережить потоп, вам придется быстро развить мореходное искусство. Цель будет состоять в скорейшей постройке большого корабля удлиненной формы, с килем-противовесом, чтобы корабль был устойчивым в шторм, с мачтой и парусом, который поможет отплыть подальше от берега, с рулем для управления. К счастью, я плавал на кораблях за двести лет до нашей эры, а в теперешней жизни сначала, ребенком, строил макеты судов, а потом, взрослым, плавал на маленьких парусных яхтах.

– Все эти слова мне незнакомы, но я буду твоим усердным учеником, Рене. Полагаю, Нут с радостью узнает о мореплавании будущего. Знаешь, она проявляет большой интерес ко всему новому. Когда я рассказал ей о тебе, она сказала, что с радостью с тобой познакомится.

– Она поверила в грядущий потоп?

– Она видит пророческие сны. То, что я рассказал, совпадает с тем, что часто снится ей. Знаешь, она молода, но у нее развитая интуиция.

– Сколько же ей лет?

– Двести сорок пять.

– Прости?..

– Знаю, о чем ты думаешь: не она ли – героиня истории великой любви, которая мне суждена?

– Нет, у меня совсем другие мысли. Развей мои сомнения, Геб: сколько лет тебе самому?

– Восемьсот двадцать один.

Рене немеет и только таращит глаза.

Я не ослышался?

– Ты шутишь?

– Нет. А тебе сколько лет?

– Мне тридцать два года.

– Да ты младенец!

На лице Геба почти нет морщин, у него фигура сорокалетнего мужчины.

– Как вы умудряетесь так долго жить?

– У нас живут в среднем 900 лет, а у вас?

– 90.

Оба в ступоре от услышанного.

– В каком же возрасте ваши шестьдесят четыре мудреца?

– Шу 1031 год, все остальные тоже старше тысячи лет.

Рене пытается переварить эту информацию.

Библейские патриархи тоже были долгожителями. Адам якобы дожил до 930 лет, Мафусаил – до 969, Ной – до 950. Цифры, близкие к здешним. Наверное, мудрость и безмятежность атлантов проистекают из их долголетия. Если тебе 200 и больше лет, то все для тебя относительно, все не важно, ко всему можно относиться легко. Даже к потопу.

Он видит в глазах Геба такое же изумленное любопытство, какое чувствует сам.

Он думает, должно быть, что я потому такой нервный и неумный, что совсем еще ребенок и ничего не смыслю в жизни. Либо он принимает меня за незрелое существо, либо считает, что все люди будущего, чья жизнь будет, по его меркам, кратким мгновением, будут младенцами. Будущее будет принадлежать людям-младенцам.

– 821 год… Это невероятно! – недоверчиво бормочет Рене.

– Тебе правда только 32 года? – недоверчиво спрашивает его атлант.

Теперь Рене, глядящий на прохожих, понимает, почему видит так мало детей. «Стариков» так много, что ребятня по сравнению с ними – большая редкость.